184621611441

О фактах и факторах «дружбы народов»

События последних дней в мире, в нашей России и на Кавказе позволяют по-новому взглянуть на т.н. национальный вопрос в многонациональном Дагестане. Понятие «дружба народов», которое, казалось, окончательно дискредитировано новой волной национализма и ушло в небытие, сегодня снова у всех на устах.

Багаудин Узунаев

Кто бы мог ожидать, что Соединенные штаты, озабоченные распространением демократии в мире, в мусульманском мире превратятся в одночасье в изгоев, побиваемых камнями как раз тем самым демосом, о судьбе которого они так пеклись? А разве не вызывают оторопь кадры, где питерская молодежь, выскочив исподтишка, нападает на наших земляков, избивая их со звериной жестокостью: кто ногами, а кто бейсбольными битами? Невозможно избавиться от скорби, наблюдая разрастающийся конфликт между двумя братскими народами — чеченцами и ингушами… А ведь еще недавно мы восхищались тем, как мирно — без споров и кровопролития — они разошлись по своим историческим землям…

Интерес или дружба?

На фоне этих событий межнациональная ситуация в Дагестане действительно заслуживает названия «дружбы народов. Во-первых, скажем, что мирное сожительство народов, являющееся главной политической задачей любого многонационального государства, вовсе не обязательно должно выражаться термином «дружба». Как категория психологическая он более применим к отношениям отдельных личностей, чем государств или иных образований, составленных из неопределенного круга лиц. Настоящая дружба — явление редкое даже в отношениях индивидов… что уж говорить про государства?!

Кстати, на народы этот термин, скорее всего, был перенесен именно с государств, которые иногда оформляют свои взаимоотношения именно с использованием этого термина (см., например, такую распространенную в дипломатии форму, как «Договор дружбы и сотрудничества» и т.п.). Но вся соль в том, что государства могут назвать свои отношения даже «любовью» — это их ни к чему не обязывает, потому что все знают, что в сухом остатке межгосударственных отношений есть лишь т.н. интересы и выгоды. И ничего более. Ради интересов и выгод государства легко перешагнут как через дружбу, так и через любовь и все другие человеческие эмоции и чувства. И их за это никто не осудит. Народы, которые я не склонен смешивать с управляющими ими государствами, вынуждены в таких случаях следовать в фарватере своих управителей. Для тех, кто решится осудить циничную политику своего государства, у него есть много способов заставить их пожалеть об этом. В идеале любое государство стремится к тому, чтобы приветствовали любые его действия, в том числе и негативные. На худой конец — не осуждали их вслух. Взамен государство дает им право оправдывать собственное участие в совершении этих негативных действий. Например, солдат на войне, убивая себе подобных, оправдывается тем, что он — солдат, что исполняет приказ… Причем, как это видно из некоторых документов, солдатами себя называют иногда и генералы, и маршалы… Я думаю: предстань перед судом Гитлер, и он сослался бы на то, что он — солдат. Возникает вопрос: чей же? Очевидно, государства!

Т.е. государство жестко отстаивает свое право быть свободным от индивидуальной морали, которая, конечно, сильно связывала бы ему руки.

Всем этим я хочу сказать, что дружба (как категория по форме личностная, а по содержанию бескорыстная) исключает ее применение к юридическим лицам, в том числе и к государствам. Она возможна между ними ровно на тот срок, пока их связывают взаимные интересы. Они-то и есть синонимы слова «дружба» в данном контексте.

Без перегородок!

Несколько сложнее действует термин «дружба народов», когда речь идет о народах внутри многонационального государства. Вернее, только здесь-то он, этот термин, и получает шанс перестать быть синонимом слова «интересы» и содержательно приблизиться к индивидуальному человеческому измерению этого понятия. В этом смысле в Дагестане, как кажется, это и произошло. Несмотря на некоторые различия этнического характера, народы Дагестана сегодня уже не мыслят себя вне рамок того единства, которое сложилось между ними. Корни этого единства очевидны: общая религия, долгосрочное совместное проживание на одной территории, прочные хозяйственные связи, межнациональные браки…

Как обычно, единство дагестанцев лучше обнаруживает себя за границами Дагестана, где внутриэтнические различия сокращаются до минимума. Зато административно-политическое (уроженец Дагестана, дагестанец) возрастает как раз на размер этого сократившегося этнического аспекта. Конечно, мотив этого дагестанского патриотизма не совсем бескорыстный — он обостряется чувством чужбины, отдаленности от родных мест и людей. Тем не менее, это реальное ощущение, которое знакомо каждому дагестанцу. Как-то один мой приятель предложил мне поехать с ним в Пятигорск. В пути, уже у самого въезда в город, его машина сломалась. Автомобилисты знают, что такое поломка машины на трассе… Долго мы не могли никого остановить, чтобы получить какую-нибудь помощь. И вдруг одна машина остановилась сама. Оказалось, что в ней ехали наши земляки и, увидев дагестанские номера, не смогли проехать мимо. Они так и сказали нам: мы не могли проехать мимо земляков, попавших в беду… Так мы на своей «шкуре» осознали ценность надэтнического единства, выражаемого словом дагестанец.

Мне хотелось бы проиллюстрировать это чувство на примере из истории. Как для наглядности, так и для того, чтобы слегка развлечь читателя. Как-то Александр Суворов был в Австрии, в Вене. «Веришь ли, — делился он с дядей, вернувшись домой, в Петербург, — дни считал, так домой тянуло… В Пруссии встретил я русского солдата и так обрадовался, что обнял его и расцеловал по-братски! Расстояние сословное между нами исчезло! Право, если бы Сулла и Марий встретились нечаянно на краю земли, на Алеутских островах, соперничество между ними пресеклось бы. Патриций обнял бы плебея, и Рим не увидел бы кровавой реки…». Как видим, чужбина обостряет чувства этнической, гражданской общности независимо от времен и народов. Только меняются перегородки, которые это чувство ломает: в России времен Суворова это были сословные различия, а в современном Дагестане — узкоэтнические…

Однако среди факторов, работающих на «дружбу народов» в Дагестане, есть один, менее ощутимый, но гораздо более значимый, практически незаменимый. Это фактор русского языка.

Вопрос закрыт!

Тема русского языка в Дагестане только кажется простой и ясной: чего тут рассуждать?! Это один из мировых языков, а для нас он — язык межнационального общения, его надо знать, знать не хуже природных русских… Это все признают…на словах. А на деле вновь и вновь звучат голоса, что русский язык занял слишком много места в нашей жизни, что вытесняет наши родные языки, что скоро мы лишимся своего языкового богатства и т.п. Я не призываю ускорять процесс забвения родных языков. Я против того, чтобы исподволь или прямо внушали людям возможность поверхностного отношения к русскому языку, как к чему-то временному и переходному. Некоторые уже даже договариваются до того, что надо избрать один дагестанский язык и сделать его — взамен русского — языком межнационального общения в нашей республике… Звучит красиво, патриотично, но… мы уже это проходили. В свое время (в 1923 году) в Дагестане уже обсуждалась тема «о государственном языке для народов ДАССР». Доклад на эту тему делал «тов. Кюринский». Он привел тогда, казалось бы, железные аргументы: «Одной из причин отсталости наших горских народов является отсутствие общего языка, многоязычие и отсутствие литературы, а у некоторых народов — абсолютное отсутствие своей письменности. Для того чтобы преодолеть все препятствия, встречающиеся по пути развития народного образования в ДАССР, нам необходимо сегодня высказаться по сему вопросу». В качестве «государственного» он предлагал ввести т.н. «тюркский» язык… Вы знаете, в тот день Дагестан был на грани отказа от русского языка: как содокладчик (им был «тов. Коркмасов»), так и выступившие в прениях «тов. тов. Селимханов, Темирханов, Исмаилов, Агапов, Исаев, Алкадаринский и Бабатов» поддержали докладчика. Дело спас лакец Габиев. Он резко воспротивился этой реформе. «Смею вас уверить, — заявил он прямо, — что ставить так вопрос нельзя. Это будет очень поспешно. Вопрос прошел под некоторым давлением, а надо свободно высказаться и избрать желанный язык. Народ скажет другое. Вашего тюркского языка он не примет, т.к. он ему совершенно чужд. Особенно он чужд аварцам и даргинцам. Жаль, что здесь нет Дахадаева, он доказал бы вам полную невозможность для последних заменить свой язык, ввиду его особенностей, на тюркский. Дайте своего представителя и дайте мне возможность поехать по горным аулам и свободно выступить на эту тему. Я уверен, что никто не пожелает тюркского языка, а за русский язык будут голосовать все. В самом деле, — продолжил товарищ Габиев, — для чего и кому нужен тюркский язык, когда сами тюрки его хорошо не знают? Далеко с этим языком не уедете! На что он вам? С ним вы революции на Востоке никогда не сделаете! Никто из вас создавать революцию на тюркском языке туда не поедет, вы там с этим языком никому не нужны. Там революцию сделают и сами, без вас. К нам революцию делать никто не приезжал. Сделали мы сами. Язык революции — это ленинский русский язык. Избирая язык для революции, мы должны смотреть не на Восток, а на Москву. Тюркский язык нам ничуть не поможет. Вы должны прямо сказать: нам нужен русский язык…»

Я полагаю, что товарищ Габиев был против не конкретно тюркского языка, а против умаления роли русского языка. И его позиция победила. Любопытно, что теоретические выкладки Габиева о важнейшей роли русского языка в Дагестане на практике реализовал также лакец, Капиев, ставший первым русскоязычным писателем Дагестана. Так что мы должны признать последовательность лакцев в деле укрепления роли и статуса русского языка, их крупный вклад в это. Закончить я хочу словами Горького: «Русский язык — слишком большой барин, чтобы кому-то навязываться… » К Дагестану это можно отнести в первую очередь.

 

Коллаж: Кремль… Капиев… Гамзатов… Горький… Даги…