18019927595

В этом номере мы размещаем интервью с человеком, чья жизнь служит иллюстрацией поговорки «от тюрьмы и от сумы не зарекайся». Саид Ниналалов прожил последние 25 лет жизни в круговороте событий, уже отбурливших в нашей стране.

Заур Газиев

— Саид, когда и как начинался твой бизнес?

— В 1991 году я стал кандидатом физико-математических наук. Защищал диссертацию в Киеве в Институте металлофизики АН УССР в последние месяцы существования СССР. Тема диссертации – «Электронные свойства и кинетические явления в аморфных сплавах переходных металлов». Прошло 22 года с тех пор, как я забросил физику. О чем жалею. Мир настоящей науки – это территория чистоты, где нет места лжи и обману. Любая попытка представить неверные результаты рано или поздно раскрывается другими исследователями. К тому же эстетическое удовольствие и удовлетворение от того, что ты находишь решение сложной физической задачи или выстраиваешь изящную математическая формула, не сравнить ни с чем.

Однако в 1991 году кандидаты наук никому не были нужны. Помню, как приехал в Махачкалу двоюродный дядя Гаджикурбан, доцент кафедры стоматологии Мединститута в Ташкенте, который каждую вторую фразу начинал словами:

— Я доцент, ученый!

 На что его шурин Мажид как-то раз ответил:

— Гаджикурбан, знаешь, у нас в Махачкале, если поднимешь любой камень, трех доцентов найдешь.

Общая зарплата на двух работах – в Дагестанском научном центре Академии наук СССР и в Дагестанском политехническом институте – составляла 150 рублей, что было смехотворно мало. Мне было 27 лет, я был увлечен поисками невесты. Когда потенциальные родственники узнавали, чем я занимаюсь, они смеялись:

– У нас есть зятья – кандидаты наук, даже один зять – ЗУБНОЙ ТЕХНИК!

– Давай сделаем так: бросай эту ерунду, переезжай к нам в Фергану, я куплю тебе дом, научу ставить зубы – в день будешь по 150 рублей зарабатывать…

Я гордо отказался. И начал эпопею «партизанского» бизнеса. Снял помещения и открыл два коммерческих магазина на улице Советской. В ход шло все – одежда, водка, парфюмерия. Торговал шифером, который пропал в Белиджи, привез из Ленинграда итальянскую обувь и долго ее продавал, занимался с друзьями икрой, консервами и зубной пастой из Болгарии. Прибыльной эту деятельность я назвать не могу, зато опыта набрался хорошего и разного. Очень полезным был период работы в совместном предприятии «Энергоинформатика» у нашего преподавателя Гасангусейнова Мумму Гасангусейновича, известного предпринимателя, который сумел в самое смутное время создать серьезный бизнес. Я считаю себя слабым, но благодарным учеником его школы.

Сама судьба меня подтолкнула к занятию кубачинским промыслом – нашим исконным искусством. Еще в детстве отец, приходя после работы в политехническом институте, брал в руки штихель и гравировал то браслеты, то рюмки, то кувшины. Не забывал он и о нас, давал нам в руки медные тарелки, наносил эскиз узора и учил гравировать. Какие-то навыки гравировщика у меня остались и сейчас. Но главное – я научился чувствовать красоту и сложность орнамента, изящество кубачинского изделия.

– На какое время пришелся твой коммерческий успех?

– Когда мы с братьями и однокурсниками развезли кубачинские кольца в крупные города России и увидели там интерес к нашим изделиям, то открыли научно-производственное общество «Алеф» и сняли помещение под производство. Начали сами плавить серебро, катать кольца, класть чернь. Помню, как мучился с чернью Марат Гаджиев – известный писатель, художник, издатель газеты «Горцы». Как ночами наш брат Рабадан ставил именники на изделия, чтобы утром сдать их на пробирование в инспекцию, как я толкал его, не давая уснуть за ригелем.

Рынок разрастался. Как снежный ком. Мы начали скупать изделия у мастеров. Множилось количество сотрудников, росла дилерская сеть. В итоге уже к 1995 году все крупные магазины и множество мелких магазинов России работали с нами. Офиса не было. Была родительская квартира в Махачкале на улице Мира, рядом со зданием налоговой полиции, и съемная квартира в Москве на «Коломенской», где днем и ночью шла работа. Мог прийти срочный заказ, и в двенадцать ночи надо было с нашей сотрудницей Нелей Аюповой и ее мужем Ренатом корпеть над накладными, бирками и изделиями, чтобы в течение дня они успели доставить заказ в Саранск.

Это было время безумного драйва и круглосуточной работы. Года три назад вечером я ехал на такси домой, на улицу Мира, и водитель, указав на мой дом, сказал:

– Я знаю этот дом, здесь на пятом этаже жил один кубачинец, я ему изделия сдавал, когда занимался ювелиркой.

Долго всматривался я в его лицо, но так и не вспомнил этого мастера…

– Какова судьба «Алефа»?

– Проблема, как это всегда бывает, возникла с неожиданной стороны. Мы имели довольно смутное представление о налогах. Бухгалтерша, моя однокурсница, сдавала, как потом оказалось, совершенно безумные отчеты, мы платили какие-то суммы. Для нас главное было насытить рынок товаром и вовремя расплатиться с поставщиками. Оборот рос, но деньги не оседали в моих карманах, а уходили на новый и новый товар. Естественно, так долго продолжаться не могло. В конце 1996 года наехали ближайшие «соседи» – налоговая полиция. Началось изъятие документов, пошли запросы в магазины, в некоторых регионах ретивые налоговики останавливали продажу.

Работа с драгоценными металлами для любых работников органов в нашей стране всегда была своеобразной красной тряпкой для быка. Страшно представить, сколько хороших начинаний на корню уничтожили работники всевозможных контролирующих органов. ООО «Орнамент» – огранка драгоценных камней, ОАО «Алпан-голд» – производство женских украшений – это самые яркие примеры.

– Ты знаешь, он занимается ЗОЛОТОМ, надо его проверить! – дрожащие от азарта голоса милиционеров не раз провожали меня в аэропорту. Во всем мире нет такой реакции, нигде работники полиции не становятся в охотничью стойку, раздувая от возбуждения ноздри, кроме как у нас, особенно в Дагестане. Весь мир понимает, что это такое же производство, как и любое другое, только гораздо более материалоемкое.

Дела возбуждали, закрывали, появлялись посредники, которые якобы имели выходы на руководство налоговой полиции, брали деньги и исчезали. В конце концов, я обратился к сильным мира сего, о чем потом очень пожалел, так как, кроме расходов на налоговиков, на «крышу», пришлось платить штрафы и выдуманные налоговиками недоимки в бюджет, и в итоге я заплатил втрое больше против исходных требований налоговых полицейских. Они не унимались до 1998 года: вновь и вновь поднимали старые документы, с такой же завидной регулярностью возбуждали и закрывали то ли оперативные, то ли уголовные дела.

Но убило «Алеф» не это. Точку поставил кризис 1998 года, когда доллар и привязанное к нему по стоимости драгоценное сырье подскочили вчетверо. А директора магазинов, которых мы просили снять товар, отвечали, что уже все продано, а расплачивались за «все проданное» годами. Если условно серебро до кризиса стоило 1 рубль за грамм, 1 рубль стоила и работа мастера, столько же, 1 рубль, была наша прибыль, то есть в магазин мы отдавали изделие по цене 3 рубля за 1 грамм. В одночасье цена металла поднялась до 4 рублей за грамм, то есть мы должны были, получив 3 рубля за грамм, оплачивать мастеру минимум 5 рублей за грамм. Из преуспевающей фирмы мы превратились в банкротов.

– Период директорства в Кубачинском художественном комбинате… Что он дал тебе, кроме головной боли?

– В начале 90-х годов мы встречались с работниками комбината в основном на выставках. Помню, как вечно пьяненький главный бухгалтер подходил к нашему стенду, оглядывал прилавки и говорил: «Налей водки!» Водку я наливал, он опрокидывал рюмку-другую. Жидкость безобразно стекала по его щекам, после чего он, смачно крякнув, возвращался назад к своему стенду. У нас оборот был гораздо больше, чем у теряющего рынок комбината: с нами работал весь цвет Кубачи, у меня не было интереса брать на себя это предприятие. Мы работали быстро и гибко, а эта неповоротливая структура мне казалась неподъемной. Со мной обсуждали тему комбината еще в 1995 году, но после фразы «как мы его назначим директором, он же не сможет принимать гостей, он же не пьет!» я, сославшись на какие-то неотложные дела, уехал с этого совещания.

В 1997 году мой предшественник, Юсуп Ахмедов, написал заявление об уходе на пенсию, на должность директора выдвинулись три человека, после чего я все-таки решился и предложил свою кандидатуру. Земляки меня поддержали на собрании рабочих комбината. Так я стал директором. Мы сняли офис у моих знакомых на ул. Лаптиева, наша «крыша» набирала новых и новых охранников, которые наполняли приемную, не давая проходу поставщикам и клиентам, качали у меня деньги и не делали ничего. Они отличились только тем, что, когда я был в Москве, не пустили в офис заместителя министра внутренних дел Дагестана Сергея Оленченко.

О том, как я обивал пороги разных кабинетов, продвигая проект реконструкции комбината, как встречался с президентом России В. Путиным, мэром Москвы Ю. Лужковым, председателем Госдумы РФ Г. Селезневым, председателем Ассоциации народных художественных промыслов России Г. Дрожжиным, как выезжал со своими проектами и предложениями в Милан, Неаполь, Джезказган, Алма-Аты, Минск, Магадан, я расскажу отдельно.

В 1999 году тогдашний министр по делам национальностей РФ Рамазан Абдулатипов, зная уникальность кубачинского промысла, предложил подготовить специальное постановление правительства России, посвященное комбинату. Мы с участием заместителя представителя Республики Дагестан при президенте РФ Изумруд Мугутдиновой подготовили проект этого постановления, но, к сожалению, оно завязло в кабинетах министерств и ведомств.

Начались первые шаги по финансированию этой программы, и тут случилось страшное – похитили моего брата Гасана. С 1 февраля 2000, когда его похитили, и до 1 января 2002 года, когда он вернулся домой, мы не жили, не работали, а только искали, боролись, встречались с совершенно разными людьми и снова искали.

После освобождения Гасана начались другие проблемы. Без моего ведома ГУП «Кубачинский художественный комбинат» включили в план приватизации на 2002 год. Земляки, в том числе уважаемые «академики», бывающие в Кубачи раз в пять лет, но при любом случае «выражающие свою тревогу за родной аул», начали активную атаку на меня в местной прессе. Параллельно шли проверки за проверками. Уже выделялись безвозвратные суммы по защищенной мною федеральной адресной инвестиционной программе. За получением этой суммы, кроме неизбежных гигантских «откатов», следовало нашествие проверяющих органов, каждый из которых норовил ухватить и унести в клюве свой кусочек.

Естественно, мы начали терять рынок, деньги уходили вместо оплаты поставщикам на погашение процентов, успокоение непомерных аппетитов моих новых партнеров, на всевозможные откаты и всевозможных проверяющих. За это время появились новые предприятия и ИП, которые тараканами лезли в магазины, где продавался товар комбината, предлагали свой ширпотреб по демпинговой цене. Дошло до того, что по наводке земляков в Москве состоялось нешуточное представление – обыск с участием «масок». На нас наехала налоговая полиция с обвинением в том, что мы не имеем отношения к Кубачинскому художественному комбинату.

И вот в 2007 году меня вызвали на площадь и сказали:

– Ты, Саид, хороший парень, мы тебя уважаем, от тебя никогда нам отказа не бывает, ты не жалеешь шашки и кинжалы для общего дела, но пришла команда (палец говорящего устремился вверх), чтобы ты освободил свое место.

– Как родилась идея кластера, кто был за, кто против?

– Когда в Дагестане был избран президентом Магомедсалам Магомедалиевич Магомедов и зашла речь об экономическом развитии республики, я предложил в Агентстве по инвестициям Республики Дагестан идею ювелирного кластера. Идея основана на простых положениях: в Дагестане работает более 2000 ювелиров, причем 4-я часть находится в Махачкале. Многие работают в городах Дагестана, у большей части ювелиров оборудование морально устаревшее, мало кто имеет стабильный и законный источник для приобретения сырья – драгоценных металлов, многие не имеют стабильного сбыта.

Я неоднократно бывал в Костромской области, где существует ось, подобная нашей: у нас Махачкала – Кубачи, у них – Кострома – Красное-на-Волге. Благодаря созданию кластера, оборот ювелиров Костромской области в 2012 году составил около 20 млрд. рублей, а в Дагестане этот оборот не превышает 2 млрд. рублей.

Кластер – это единая система поставки сырья, серьезные производственные мощности, общая система сбыта продукции. Это базовый завод в Махачкале и его филиалы в городах Дагестана. В математике, если два вектора длиной в 1 сантиметр параллельны, то результатом их сложения будет вектор длиной два сантиметра; в жизни происходит другое: эффект синергии – взаимной поддержки – дает большую длину, больший результат, чем простое сложение. Этот кластер может быть реальной точкой роста экономики Дагестана. На примере Костромы мы видим, что ювелирное производство может составлять значимую часть бюджета региона. Первым шагом в создании кластера является строительство ювелирного завода в Махачкале. Проект разработан мною совместно с пятигорским консалтинговым агентством «AV-групп».

В Дагестане к ювелирному производству всегда относились как к чисто дагестанской экзотике и визитной карточке республики, источнику подарков для гостей и выездов в Москву, а всерьез его никто не воспринимает до сих пор. Помехой продвижению этого проекта являются некоторые представители нашего истеблишмента, о чем я тоже думаю как-нибудь рассказать.

– Саид, расскажи, как ты попал под статью?

– После моего «ухода по собственному желанию» началось уголовное преследование. Работник УБЭПа Дагестана, кстати, кубачинец, изъял все документы моего периода из бухгалтерии комбината и возбудил уголовное дело. Дело было связано с тем, что я, получая финансирование по федеральной адресной инвестиционной программе, вынужден был до 50 % отдавать откатами – от Госдумы РФ до местного казначейства. Следствие шло больше года, далее – судебные процессы, дело дважды возвращалось из Верховного Суда, наконец, я получил условный срок.

На этом мои беды не закончились. Тот же сотрудник УБЭПа вызвал меня в январе 2009 года и показал накладные, состряпанные тем самым вечно пьяным главным бухгалтером комбината, на сумму без малого 5 миллионов 400 тысяч рублей. Якобы я похитил этот товар. Три года я доказывал, что накладные делал не я, что этот товар мною не украден, что я не должен эту сумму. Судья слушал и просто не слышал моих доводов. Я пригласил свидетелей из Москвы и доказал подлог, совершенный следователем, но это тоже осталось вне внимания моего судьи.

В романе «Воскресение» великий Лев Толстой писал: «Я всегда говорю господам судейским, что не могу без благодарности видеть их, потому что, если я не в тюрьме, и вы тоже, и мы все, то только благодаря их доброте. А повести каждого из нас к лишению особенных прав к местам не столь отдаленным – самое легкое дело». И сегодня любого, кто чем-то не устраивает власть предержащую, можно посадить в тюрьму без особых сложностей для судей…

О тюрьме скажу одно – тут тоже люди, такие же, как на воле. Разница в том, что здесь все хорошие и плохие качества людей сконцентрированы в чистом виде. Ты постоянно находишься среди людей, и любая фальшь чувствуется гораздо сильнее. Скажу еще, что далеко не все тут преступники, очень большой процент попадает сюда из-за обвинительного характера советско-российского законодательства. Одни, как я, попадают сюда по заказу, другие – по судейской ошибке, третьи – просто лишние на воле люди. Возможно, я когда-нибудь напишу и об этом.

– Как восприняли твой новый статус заключенного родственники, друзья, знакомые?

– В памяти моей телефонной трубки с двумя сим-картами было в общей сложности 1500 номеров родственников, друзей и знакомых. Сегодня – не более ста. Конечно, друзья остались: и среди депутатов Госдумы, и среди членов правительства Дагестана, и среди простых людей. Но для большинства родных, друзей и знакомых я перестал быть нужным. Думал поначалу, что это только мой крест, оказалось – каждый третий в тюрьме проходит через такое и смиряется.

Еще есть один нюанс, характерный для любого заключенного. Тюрьма – средство, чтобы отрезать человека от внешней жизни, от жизни на воле, такой черный ящик, в котором должны быть законсервированы заключенные. Но остается множество серьезных и мелких бытовых вопросов: куда-то заехать, что-то отвезти, забрать, передать. Вот тут-то и начинает редеть телефонная книга…

– Саид, ты, наверно, случайно меня набрал?

Я что-то пробормотал и положил трубку. Не смог попросить просто подняться на этаж выше и забрать нужную мне книгу.

– Нет, Саид, в чужие дела я вмешиваться не буду (надо было просто поехать и забрать бумаги). Нет-нет, даже не проси, – это говорит «родственник» Мурад.

– Пусть Саид мне не звонит со своего номера, а вдруг он прослушивается?! Ведь Саид в тюрьме! Он не знает, где я работаю? – это уже Руслан.

Зато помощь приходит от тех людей, от которых ее и не ожидаешь. Поддерживают москвичи, с которыми я когда-то работал, сельчане, с которыми на воле особенно и не дружил, однокурсники и одноклассники, которых видел нечасто. Есть люди, которые понимают, где я нахожусь, которые всегда отзываются на звонок, на просьбу и тратят самое дорогое – время, чтобы мне помочь. Главное, что со мной остались самые близкие. Правда, не все. Но те, в ком я больше всего нуждаюсь, не предали меня.

– Твои планы после освобождения?

– До этого еще далеко. Когда все будет позади, займусь продвижением своей идеи кластера. Надеюсь, что мое «криминальное тюремное прошлое» не отпугнет возможных партнеров и инвесторов. В Дагестане многие знают меня и знают, почему сегодня я в тюрьме, кто и зачем меня «заказал».

Что бы мы ни говорили о высокохудожественном ручном производстве, сегодня, в 21 веке, оно должно соответствовать качеству механической обработки металла. Не должна идеально отгравированная сабля рассыпаться при вынимании клинка, не должен протекать серебряный кувшин. Если проект кластера завязнет в коридорах власти, то перспективы дагестанской ювелирки просты – уменьшение объемов продаж, а затем и производства. Это нисходящая спираль: меньше денег – падает объем приобретаемого сырья. А постоянные расходы не сократишь. Что и происходит в течение последних пяти лет – ювелиры уходят в таксисты, мебельщики ищут другую работу. Объем производства с 2008 года упал вдвое. Тут виноват не только кризис, а еще и неумение идти впереди рынка (не в ногу, а именно впереди).

Нужны современные технологии проката, плавки, монтировки, пайки и финишной обработки изделия, если мы хотим, чтобы наши изделия конкурировали на рынке с итальянскими и костромскими изделиями. Нужно мощное и масштабное развитие – от приобретения самого современного оборудования до направления молодежи на учебу в лучшие центры Италии. Только кардинальные шаги могут оживить нашу ювелирную промышленность. Я надеюсь на лучшее будущее экономики Дагестана, в котором есть место и для успешного развития древнего искусства златокузнецов.

– Какие уроки дала тебе тюрьма?

– Тюрьма дала мне множество уроков, главный – не будь добрым. Доброту принимают за мягкость, а мягкость – за слабость. Не доверяй никому, контролируй все, а при возможности делай все сам! Создавай сотрудникам такие условия, при которых обман невыгоден. Работай только с теми из близких людей, которые до конца были с тобой, которые не оставили тебя одного.

Я с оптимизмом смотрю в будущее. Сегодня у меня масса идей и планов, которые при достаточном упорстве и желании и при поддержке ближайших друзей обязательно претворятся в жизнь.